во Франции, называет их «новыми Маккавеями, прославленными и наиболее храбрыми служителями Господними». «Помощь, — пишет папа, — которую эти благочестивые воины оказывают всему христианскому миру, их усердие и смелость и неустанные усилия по защите от злобы и козней презренных язычников тех святых мест, что были озарены телесным присутствием Спасителя нашего, без сомнения, стали известны повсюду, и не только соседним с нами народам, но живущим в самых отдаленных уголках земли». Римский понтифик повелевает архиепископу всеми силами помогать тамплиерам, обеспечивая их и людьми, и лошадьми и призывать к тому же всех своих викарных епископов". Яростному рвению и воинствующему духу тамплиеров противостояли — на равных, если не с превосходством — свирепый фанатизм и религиозный жар последователей Магомета. «Нуреддин сражался, — пишет его восточный биограф, — как скромный из воинов, восклицая: "Увы! Уже давно взыскую я мученичества, но не могу достичь его"». Имам Котеб-эд-дин, услышав однажды эти его слова, сказал: «Во имя Аллаха, не подвергай свою жизнь опасности, не оставляй ислам и мусульман. Твоим искусством они еще держатся, но если (да избавит Господь нас от этого) ты погибнешь, нам придет конец». «Ах, Котеб-эд-дин, — сказал великий полководец, — что ты говоришь, кто может спасти ислам и нашу страну, кроме Аллаха великого?» «Неужели, — спросил он в другой раз, — если мы охраняем наших коней от разбойников и грабителей, мы не должны защищать свою религию?»"* Подобно тамплиерам, Нуреддин сражался и духовным, и телесным оружием. Он сопротивлялся миру и его соблазнам силой поста и молитвы, а также ежедневным соблюдением моральных предписаний и религиозных обязанностей, указанных Кораном. Он сражался мечом против врагов ислама и до последнего часа своей жизни направлял все свои силы на вдохновенную и фанатическую борьбу за возвращение Иерусалима"'.