остзейский историк Л. Арбузов4. Но уже в прошлом веке «villula» стали переводить как «хутор», утверждая, что такой тип поселений больше соответствует национальному характеру латышей, чем многодворная деревня5. Эта точка зрения получила дальнейшее развитие в работах немецко-прибалтийских и латышских буржуазных исследователей 20—30-х годов XX в., особенно в трудах А. Швабе6. В его работах отмечалось, что хуторской способ расселения исконно присущ латышскому народу и в наиболее чистом виде отмечен хронистом XIII в. у жителей центральных районов латгальских земель (княжеств Кокнесе и Ерсика). Отрицать то, что в Курсе и Земгале население жило в деревнях, он не мог, поскольку об этом свидетельствовали хроника Генриха Латвийского и другие документы XIII в. Однако Швабе считал, что этот тип поселений был заимствован земгалами и куршами у финнов (ливов и эстонцев) и русских. А. Швабе, а за ним и П. Йохансен допускали, правда, что расселение на хуторах у центральных лат-галов могло быть вызвано необходимостью прятаться в лесах от частых нападений литовцев7. Но это мнение не было достаточно обосновано и не отвергало первого, поддерживаемого латышской буржуазией, старавшейся насадить в народе теорию о «природном стремлении к индивидуализму» и «чуждости коллективизму» латышей. Соответственно этой точке зрения термин «villula» в рижском издании хроники Генриха 1936 г. (на латышском языке) переводился словом «ciemats» («хутор») только в главах, относящихся к территории Латвии. То же слово применительно к Эстонии переводилось как «деревня» («cie, ms») 8. 4 Arbusow L. Die Mittelalterliche Schrifttiberlieferung als Quelle fur die Friih-geschichte der Ostbaltischen Volker.— In: Baltische Lande, Bd I. Leipzig, 1939, S. 185; Heinrichs Livlàndische Chronik, bearb. von L. Arbusow und A. Bauer.— In: Scriptores rerum Germanicarum in usum scholarum ex Monumentis Germaniae Historicis, Bd 52. Hannoverae, 1955, S. 69, 111. 5 Richter A. von. Geschichte der dem russischen Keiserthum einverleibten deutschen Ostseeprovinzen bis zur ihrer Vereinigung mit demselben, Th. 1, Bd 1. Riga, 1858, S. 47—49; Bielenstein A. Die Holzbauten und Holzgerate der Letten, Bd I. SPb., 1907, S. 141—153. e Svâbe A. Latvju kulturas vesture, 1 d. Riga, 1921, 117—120 1pp.; idem. Ci-ems.— In: Latviesu konversacijas vardnïca, 2 s. Riga, 1928— 1929, 3902— 3903 si.; Johansen P. Siedlungsforschung in Estland und Lettland.— In: Deutsche Siedlungsforschungen. Leipzig — Berlin, 1927, S. 220—229; La-akman H. Estland und Livland in friihgeschichtlicher Zeit.— In: Baltische Lande, Bd I. Leipzig, 1939, S. 227. 7 Svdbe A. Ciems, 3902—3903 si.; Johansen P. Op. cit., S. 228—229. 8 Indril a Livonijas chronika. Tulk. J. Krîpens. Riga, 1936. 9 Rumma J. Maasula vorm Kagu-Eestis.— «Kasvatus», 1926, N 3, 4, lk. 75— 77, 109. Эстонские националистически настроенные историки, следуя за латышскими буржуазными авторами, утверждали, что для всей Эстонии также первоначально были характерны однодворки, отмеченные Генрихом в Вальгатабальве. Со временем они развились в рассеянное поселение, отвечавшее национальному характеру эстонцев, которые «любят самостоятельность» 9. Однако сущест