в эту пропасть горя. Но и то, и другое должно было быть велико; оба эти качества явились злыми мачехами моего счастья. Правда, он говорит, что его принудили погубить меня таким образом; но его слова не могут замаскировать его ревности, укротить моего негодования, извинить то, что он сделал, и простить того, кто это сделал. Так, он старается уверить в своей невинности, но и его слова не могут оправдать его в промедлении, ни снять с него того преступления, что он позволил себе уснуть в праздности. Хорошо же! Я беру на себя его клятву: я искуплю вероломного; на свой страх я искуплю вероломство другого. Я был обманут, но не побежден вследствие собственной же беззаботности; меня захватили чужой слабостью и для освобождения родственника. Если я останусь в живых, победитель опечалится, увидев, что мой гнев разнуздан, что он не сумел прийти к миру. Я не буду много думать о том, чтобы нарушить клятву, которую я дал не сам добровольно, но к которой меня вынудили против воли, насилием тирана, и нарушу тем скорее, что соблюдение такой клятвы было бы общественным несчастьем; не обратив на нее внимания, я окажу услугу общественному благу». XIV. Но отложим в сторону и эти, и им подобные жалобы сына маркиза; дадим ему минуту вздохнуть и займемся описанием, как была обложена Никея, вымерим лагерь, приведем имена, происхождение и качества князей, осаждавших город. Автор приводит в остальной части этой главы и в главе XV список князей, осаждавших Никою, с их краткой характеристикой. В главе XVI рассказывается коротко об осаде Никеи, причем на первом плане — подвиги Танкреда. В главе XVII, упомянув о том, что Никея сдалась и была вручена императору, автор говорит, как Боэмунд взял Танкреда с собой и привел его к императору; но Танкред в своей речи объявил, что он даст присягу императору, если император отправится вместе со всеми к Иерусалиму и поможет крестоносцам. Император, недовольный таким условием, воспользовался подкупом. XVIII. Алексей, видя, что Танкред пренебрегает деньгами и не может быть, как другие, закован в золотые цепи, принужден был принять его условия и одобрить их. Тогда они подали друг другу правую руку; но сын маркиза чувствовал внутри себя чрезвычайное изумление, а извне свирепые его взоры обнаруживали негодование. По совершении церемоний, соблюдаемых при заключении подобного договора, Танкреду предложили просить у императора всего, чего он пожелает, без опасения отказа; а между тем все были уверены, что он захочет золота, серебра, драгоценных камней и других подобных предметов, которые необходимы для похода и вместе могут льстить его самолюбию. Но, презирая деньги и помышляя в сердце своем об отличиях царских, он отказался от всего того, пожелав почести, от которой всякий другой отказался бы, если бы даже ему ее и предложили, как от предмета весьма обременительного, и объявил, что из всего императорского имущества ему нравится только одна вещь. У императора была палатка удивительной работы; она поражала и искусством и материалом; в эту палатку входили, как в город, воротами, защищенными башней; 20 верблюдов едва могли перевозить ее и были ею тяжко обременены; в ней могло помещаться множество народа; наконец вершина палатки возвышалась над всеми прочими, как высится кипарис над плакучей ивой. Это был единственный дар, который мог увлечь сердце великодушного племянника Гвиска-ра, единственный дворец, который ему хотелось бы приобрести: в настоящую минуту такой дар казался даже обременительным, но он мог впоследствии сделаться славным знаменем. Как рассказывают, Алексей, узнав о его желании, пришел в великий гнев, как некогда бог Делоса (Аполлон) рассердился на Фаэтона (который просил у отца его колесницу); но у Аполлона был родительский страх, а у Алексея обнаружилось одно негодование врага. Феб сокрушался, предвидя опасности, угрожавшие его сыну, а Алексея досадовало высокомерие Танкреда. Феб просил сына избрать менее пагубный дар, а Алексей отказал единственно для того, чтобы иметь случай выразить Танкреду свой гнев в следующих выражениях: «Итак, сын маркиза осмеливается равняться со мной и просить себе царских