рук неверных агарян. Его проповедь имела такой успех, какого никто не мог ожидать. Франки были потрясены его голосом; все горели одним желанием и отовсюду стекались с оружием, лошадьми и другими военными припасами. Какая удивительная готовность и какой жар! Общественные дороги покрылись собиравшимся со всех концов народом. Сверх полков и отрядов франкских, шла безоружная чернь, превышая своим числом песок и звезды, с женами и детьми. Они носили на плечах красные кресты; это было знамение и вместе военное отличие. Войска сходились и сливались вместе, как воды рек стекаются в один бассейн. Приходившие к нам следовали обыкновенно через Данию. Им, так сказать, указывала путь саранча, которой они равнялись по числу и которая им предшествовала на большом расстоянии. Но в этой саранче было удивительно то, что она щадила жатву и истребляла виноградники. Гадатели объясняли это так, что франки будут вредны одним сарацинам, преданным пьянству и поклонению Бахусу и Венере; но они пощадят христиан, воздержанию которых служит символом хлеб. После того Анна Комнина подробно рассказывает о походе Петра, его поражении, прибытии Готфрида Бульонского; ссоре латин с греками в Византии; говорит о том, как Готфрид наконец дал присягу императору Алексею, и как император, видя приближение новых отрядов, а между прочим и отряда итальянских норманнов под предводительством своего личного врага Боэмунда Тарентского, решился принудить всех крестоносцев дать ему подобную же присягу. Император (видя многочисленность крестоносцев) начал заботиться о том, чтобы и прочие герцоги и графы дали ему присягу, подобную той, которая была незадолго перед тем дана ему Готфридом (Бульонс-ким). В надежде на это он призывал их к себе поодиночке и, беседуя с ними, употреблял различные средства; одни оказались сговорчивыми, но другие упорствовали и все его старания были напрасны: князья поджидали Боэмунда и весьма рассчитывали на него. Но они скрывали такую причину своей медлительности и не высказывали ее. Между тем латины придумывали различные новые требования и предъявляли их императору в надежде выиграть время, пока будут идти споры. Но император, которого трудно было обмануть, понял и разгадал все: различными мерами действуя на каждого поодиночке, он успел наконец склонить в свою пользу всех франкских князей, чему много содействовал пример Готфри-да. Для Готфрида было важно то, чтобы их упорство не обратилось в осуждение его собственного поступка, и потому хотя он уже отплыл вперед до Пеликана, но возвратился назад, чтобы присутствовать при присяге латинских князей. Когда все собрались для этой церемонии во дворец и дали присягу, какой-то латинский граф, вероятно, благородного происхождения, взойдя на императорский трон, сел на него. К нему подошел Балдуин, граф (Фландрский), и, взяв за руку оскорбителя царского трона, с бранью сказал: «Как ты смеешь, поступив на службу и дав присягу императору, и следовательно, признав его своим господином, сесть теперь с ним рядом? Разве ты не знаешь, что римские императоры не имеют обычая разделять трона с людьми, которые служат им и считают себя их подданными? Если и не это, то вообще следует держаться правил той страны, в которой живешь». Выслушав это, он не ответил ничего Бал-дуину; но, взглянув сердито на императора, проворчал на своем языке, что в переводе на наш язык значит: «Вот мужик-то (%соритт|с): сидит себе один, в то же время, когда такие знаменитые герцоги стоят перед ним!» Движение губ его не скрылось от императора; подозвав к себе переводчика и услышав сказанное тем графом, он ничего не заметил ему; но когда по окончании присяги графы начали уходить и прощаться с императором, Алексей подозвал к себе того дерзкого и бесстыдного латина и спросил его, кто он, откуда и где родился. На это латин отвечал: «Я родом истый франк (Фраууос), происхождения благородного, и знаю только одно: в моем отечестве на распутье стоит церковь, построенная еще в древности; кто желает отыскать себе противника для поединка, идет туда, молится и ждет, пока явится кто-нибудь, чтобы помериться с ним. Я долго стоял на этом рас