верхом», — заявляют ему. «Когда я надеваю сапоги, — ответил Раван,— у меня делаются волдыри на ногах; к тому же я могу потерять двадцать тысяч дохода. Я велю нести за собой шпагу; если он нападет па меня, я стану защищаться. У нас с ним тяжба, а не ссора». Маршалы Франции сильно журили этого честнейшего человека. Самым большим горем бедняги было то, что старший сын его глуп, а младшего, па коего он возлагал все свои надежды, он потерял. Этот мальчик был пажом Королевы и любимцем герцога Анжуйского. Однажды он сказал своему отцу: «Я бы очень хотел, чтобы Месье уплатили шестьсот экю, что полагаются ему на мелкие расходы; и мне бы тогда кое-что перепало». Этот мальчик всё норовил носить шлейф Мадемуазель. Сперва ее пажи па это ворчали; она же им сказала, что всякий раз, как паж Королевы захочет оказать ей, Герцогине, эту честь, она будет ему весьма признательна. Итак, он продолжал делать по-своему; пажи Мадемуазель, взбешенные этим, заставили тогда самого младшего своего товарища вызвать его на дуэль. За то, что они собирались драться, обоих хорошенько выпороли. Юный Ракаи был как-то уполномочен товарищами попросить Королеву, чтобы им выдавались два «гусенка» 9 вместо одного, ибо из тех двух, кои им полагались, королевский казначей одного «гусенка» удерживал. «Хорошо, — ответила Королева, — но вы сын г-на Ра-кана и потому получите ваших "гусят" не раньше, чем попросите их у меня стихами». Все воображали, будто сыновья Ракана тоже поэты, и он никак не мог добиться, чтобы они носили другую фамилию. Отец написал за сына следующий мадригал, но написал его не в полную силу своего таланта: Вам. о владычица, благоприятный рок Вручил весны моей счастливейшие годы,— Примите ж от меня и первый сей цветок С тех склонов, где струит Пермес живые воды. Когда бы получил в наследство от отца Я вместе с именем п дивный дар певца, Его назло врагам прославивший в отчизне,— Вам вечность подарить стихами мог бы я. Владычица моя, Дарительница жизни. Будучи в Париже по поводу одного процесса (1651), Раван порой тосковал и не пропускал ни одного заседания Академии; он даже проникся к ней столь нежными чувствами, что уверял, будто, кроме господ Академиков, у него и друзей нет, а в стряпчие взял себе зятя г-на ГЯап-лена, ибо ему казалось, что тот доводится зятем чуть ли не самой Академии. Однажды он заговорил там с Шапленом и, принимая его за Патрю, предложил отвезти домой, поскольку привез его сюда. Шаплен учтиво отказался. Раван выходит. Жена Ракана (она заехала за ним) спрашивает, когда они отъехали уже на порядочное расстояние: «А где же г- н Патрю? — «Ах, — сказал Раван, — видишь ли, я — то думал, что говорю