ческих идей, замешанных на поверхностно понятых постулатах иудаизма и зороастризма, взращенных на эллинистической почве александрийской ѵчености, осуществляющей сближение греческой и египетской религиозных доктрин8. Двойственная игровая природа алхимии предопределена генетически. Лейденский папирус (III в.), например, приписывает божественному сме- свет... он разразился смехом еще раз — хлынули воды... Семикратный смех породил душу» (Бахтин, 1965, с. 80, прим. 1). Точно уловил игровой легшГлриГГи^ Посредник". Так что же все-таки выходив?" Алхимический' текст, несомненно, свидетельствует о собственной средневековой природе. Это подтверждают авторитеты. Алхимический текст с не меньшей несомненностью свидетельствует и о прямо противоположном — не средневековой своей сущ- «M «L»: T ™Ѵ-с «. ««™ой;\ррГГоГо™. о"к"и s, «s* я M. M. Бахтин блистательно доказал двойственный характер собственно средневековой культуры, противопоставив в ней официальное — внеофициальному, серьезное-гротескному, карнавально-смеховому (1965). Отношения официального средневековья и алхимии как периферии средневековой культуры таковы, что и алхимия мыслится столь же двойственным подобием официального средневековья в пределах культуры европейских средних веков. л=\ЛРГесК'ойТ^ конья. Гримаса боли. Смех навзрыд. Самобичевание — самоутверждение. Смех и слезы сразу. Щемящее чувство обиды и стыда. Простой перенос понятий этого ряда на алхимию едва ли уместен. Вместе с тем, если только посмотреть на алхимию с = ~=^~=^: токо серьезных делателей дела, не дает оснований к карнавально-смеховым характеристикам в духе Бахтина. Все встречающиеся далее «карнавальные, определения алхимии — это определения, так сказать, со стороны и с высоты; они далеки от самоопределения этой деятельности, хотя и призваны помочь ее анализу. Почти гротеск. Но все дело именно в этом почти.