Там, где Экхарт — логик, он уже не мистик. Начинается иная жизнь этого мыслителя — как средневекового схоласта. Вот эти места его трактата. «Если бы кто-то сказал: «Он взглянул на мою отрешенность» то тем самым отрешенность была бы уже помрачена, так как вышла бы из самой себя» (с. 56). Рефлексия разрушает мистическое состояние. «Они понимают три лица как три коровы или три камня! Но тот, кто может постигать без числа и множества различия в боге, тот познает, что три лица —один бог» (с. 5). Конечно же, сподручней пересчитать в троице все ипостаси поштучно и определить каждую из них в отдельности Но здесь-то и заключена ее, мистики, смерть. Мистика становится комфортом, эстетической потребой. Тогда мистическое слово недееспособно. М. В. Сабашникова в предисловии к сочинению Экхарта точно определяет мистику действенную, ГГчелГиеТ^ на» (там же) Живая действительность, вдохновенная сиюминутность безусловна, радостна. Ей не нужно никакого внешнего закрепления — в догмате ли, в символе. Достигается полная слиянность собственного «я» с «Я» мировым. Закон не ощущается как внешняя сила. Человек, следуя закону, сам же его и творит. У Экхарта это так: «Находите все в себе и себя во всем» (там же). Если схоласт мыслит о боге, мистик мыслит бога. Точнее: мистик мыслит «божественно» (там же). Или: если мистик мыслит вещь, бога в этой вещи, схоласт мыслит о вещи, по поводу вещи, о боге, по поводу бога в ^^-^^ЫШ№Гт^таха схолГтики о Тем* Гжн™ Вспомните вопросник архиепископа Юлиана Толедского, облегчающий мышление схоласта,— о ногтях, волосах и прочем у воскресших по смерти. А теперь сравните у Августина: «Как бы стрелой пронзили меня глупые обольстители, спрашивая:... ограничивается ли бог телесными очертаниями и есть ш у него волосы и ноет, Если дли мистика эти К?™с№ В°"Р0Ш невмможны в сил!' "х полнейшей для я™сЖ^^ Стало быть, мистика и схоластика противостоят. Мышление мистика и мышление схоласта два сосуществующих относительно самостоятельных типа средневекового мышления. Но и мистик, и схоласт—-люди од