щенной земле. Если же нет, то я во всем полагаюсь на господа. Никола Миди остолбенел. Потом закричал в ярости: — Ну и подыхай, как собака! Из «милосердных увещеваний» ничего не вышло. Тогда решили прибегнуть к последнему средству. Во время очередного «увещевания» в камеру вошел странный человек. Он был одет в красный костюм и кожаный фартук. За ним следовал другой, несший какие-то предметы. Епископ подал знак. Тогда красный стал не спеша показывать Жанне мудреные инструменты и объяснять назначение каждого из них. Судьи наблюдали. Что, поняла, проклятая еретичка? То-то, как побледнела! Вот когда палач пройдется по твоему непорочному телу этими шгуКовинками, когда тебе вырвут ногти, а в колени забьют эти колышки, тогда ты, вероятно, станешь посговорчивей!... Палач долго объяснял. Затем мэтр Эстиве «кротко» обратился к Жанне, советуя ей еще раз подумать... Девушка сказала: — Делайте, что хотите. Но знайте одно: если мне вывернут все члены, то и тогда я не скажу ничего другого. А в случае, если тело не вынесет мучений и с языка сорвется лишнее, я потом все равно откажусь от сказанного. Мэтр Эстиве посмотрел на епископа. Епископ пожал плечами. ... От пытки все же решили отказаться. Жанна была очень слабой и могла не выдержать. Смерти больной англичане бы не простили. Кроме того, изуродованная девчонка не имела бы должного вида во время публичной казни. А главное, что толку было пытать, если потом, на людях, она все равно отреклась бы от сказанного.