По мере возникновения и развития светской этической мысли, исподволь подрывавшей основания богословского «рационализма», защита устоев, незыблемости официальной религиозно-этической доктрины перешла в руки другой ветви византийского богословия—ашь фатическому! учению, в ранних истоках которого были ареопагитики, мистический неоплатонизм (Иоанн Лествичник, VII в.). Наиболее крайним выражением христианского религиозного индивидуализма был мистицизм в виде «исихазма», или концепции паламитов, ставшей со второй половины XIV в. официальной доктриной византийской церкви. С точки зрения Григория Паламы всякое знание обращено к мирскому и уже потому греховно. Философия — соблазн для неустойчивых в вере. «Никакие тонкости философии не могут привести к общению с богом, но поскольку бог создал человека по своему образу и подобию, постольку сам человек — целый мир, в котором отразилось все мироздание. Познание бога состоит в самоуглублении.... Мистическое единение с богом не требовало никаких богословских знаний»2. Религиозный экстаз — путь единения с богом и его познания: не разум, а погруженное вовнутрь, равнодушное ко всему «тварно-му», внешнему чувство ведет к открытию божества. Деификация, т.е. соединение с божеством, позволяет узреть «Фаворский свет» — по учению Григория Паламы — «действительный, хотя и не материальный свет»3. Светская этика в Византии многое унаследовала от античной традиции, переосмысленной под влиянием религиозной морали. Нормы практической морали получили распространение благодаря изданию нравоучительных сборников в X—XII ее., соединявших нравственные наставления из Библии с мудростью древних. Наиболее полно предписания житейской морали представлены в «Стра-тегиконе» Кекавмена. В них нет противопоставления ре- Апофатическое богословие (от греч. «отрицательный»; стремится выразить абсолютную потусторонность бога путем устранения (отрицания) всех относящихся к нему представлений и понятий как несоизмеримых с его природой. История Византии. Т. 3. М., 1967. С. 246. Там же. С. 248.