Казалось, все благополучно устроилось, и к нему приехали мать и старший брат, вызвал он из Карфагена и «ту, с которой привык спать», со своим сыном, Адеодатом. Однако мать твердо решила, что пора Августину вступить в законный брак: «Особенно хлопотала о том мать моя, полагая, что, вступив в брак, я отмоюсь спасительным крещением, к которому я все более склонялся... Я посватался к девочке, бывшей на два года младше брачного возраста, и поскольку она мне нравилась, то я решил ее ждать. ... Тем временем множились мои печали. Предполагаемая женитьба вынудила меня расстаться с той, с которой я жил многие годы. Сердце мое, привязанное к ней, разрывалось от горя. Она вернулась в Африку, дав Тебе обет не знать другого мужа и оставив мне на воспитание незаконнорожденного нашего сына. Я же, жалкий, не нашел в себе сил хотя бы отчасти подражать этой женщине; не вынеся отсрочки, тех двух лет, что оставались до вступления в брак, я, раб похоти, сблизился с другой. Болезнь души моей все усиливалась, не заживала также и рана, вызванная разрывом с моей первой сожительницей; боль уже не была столь острой, но рана гноилась, принося все новые страдания. ... Я становился все несчастнее, но Ты — все ближе. Ты простер уже руку Свою, дабы вытащить меня из трясины, но я еще об этом не знал. Я, пожалуй, еще глубже погрузился бы в омут телесных наслаждений, когда бы не сдерживал меня страх смерти и грядущего суда Твоего, который никогда не оставлял меня»1. В эти годы — начиная с Карфагена — Августин в постоянном духовном поиске: девять лет увлечения манихейством и разочарование в нем; одновременно — чтение «Гортензия» Цицерона и первая попытка осмыслить Священное писание: «Слова Писания показались мне слабыми и грубыми по сравнению с цицероновским стилем. Я был слишком заносчив, чтобы оценить его простоту, слишком поверхностен, чтобы проникнуть в сердцевину. Писание требует детской простоты души и ума взрослого, я же презрел детское и в своей спеси только мнил себя взрослым»2. 1 Там же. С. 559, 560-561. 2 Там же. С. 502.