Наследник блистательных трубадуров, автор владеет богатым арсеналом искусных технических средств, стихи полны аллитераций и каламбуров, нередко рифмуются омонимы, время от времени одной и той же рифмой оперяется по четыре последовательных стиха. Упомянем столь очевидно вписывающийся в поэтику трубадуров, с характерным для нее филологическим экспериментированием, следующий прием: автор, выразительно играя слогами в словах azimans — магнит а amans — влюбленный (в нашем переводе: «магнит» и «манит») и обращаясь к их латинской этимологии, добивается неожиданного смыслового результата: любовь прочнее стали (ст. 2065 -2110). Очарователен перенос елова в ст. 3445 — 3446, когда Гильем засыпает: ... да, с вами, дама, с ва....!» — «Ми» не договорил. Фламенка вспоминает произнесенное прислужником «увы» и, негодуя, каламбурит: «Готова крикнуть я: V, вы!"» (ст. 4131) — и затем: «Сказал он та«, чтоб я уныло, кляня судьбу свою, "у!" выла» (ст. 4201 — 4202). К сожалению, в рукописи не хватает двух листов с текстом любовного послания Гильема (вполне вероятно, что их мог вырвать случайный читатель для передачи своей даме): можно предположить, что это была кансона, демонстрировавшая изощренную поэтическую технику автора. Grimm Ch. Etude sur le Roman de Flamenca. These de Шпиѵегегие de Paris, 1930. 262 Millardet G. Le Roman de Flamenca. Paris, 1936, p. 21. 263 См.: Мейлах М. Б. Структура куртуазного универсума трубадуров. — Труды по знаковым системам, т. 6. Тарту, 1973, с. 244 — 264. Ср.: Он же. Язык трубадуров. М., 1975. Вернемся в заключение к некоторым другим оценкам романа, принятым в науке, обсуждающей, в частности, вопрос его «историчности». Среди персонажей романа немало таких, которые в тон или иной степени отождествляются если не с реально существовавшими историческими лицами, то, по крайней мере, с представителями тех или иных владетельных феодальных семей. Таков сам Арчимбаут, принадлежащий к семье Бурбонов (давшей впоследствии королевскую династию), шесть последовательных представителей которых носили это имя в ту эпоху; любопытно, что в конце XII в. Гоше Вьеннский, муж Матильды Бурбонской, из ревности заточил свою жену в башню, и эта история получила скандальную известность. Точно так же многие отпрыски рода графов Неверских носили в то время имя Гильем. Все это вряд ли, однако, дает основание считать Фла-менку романом «историческим», как на этом настаивал один из его исследователей 261. Прав, скорее, другой специалист, доказывающий, что «автор как будто специально постарался свести вместе тридцать персонажей, которые, с точки зрения хронологии, ни в каком случае не могли быть собранными на турнире или в другом каком-либо месте на протяжении всего XIII столетия» 262. Что же касается других характеристик — «роман нравов», «психологический роман», то, если последнее определение кажется нам вполне приемлемым — автор достигает большего мастерства в изображении психологии любовного переживания, которое в романе разворачивается во всей полноте своих красок — от любовного томления и ночных грез до торжества реализовавшейся страсти, — то первое может быть принято лишь с очень большими оговорками. Стихотворный средневековый куртуазный роман отнюдь не призван изображать некие реально существующие нравы -его действие развивается в пределах куртуазного универсума 263, существующего по своим собственным законам, совсем не совпадающим с житейскими. Ситуация, описанная в карнавальной песенке (ст. 3236 — 3247), когда дама, держащая в объятиях возлюбленного, велит «севшему на край кровати» мужу удалиться, может служить предельным выражением такой «нереальности», обособленности происходящего в куртуазном мире. В этом мы и склонны видеть ключ к так называемому «вольтерьянству» «Фламенки», которого, в сущности, на самом деле вовсе нет: подобно тому как романы бретонского цикла изобилуют чудесными приключениями и сказочными персоналиями, в куртуазной поэзии и романе мы имеем дело с куртуазными приключениями, случающимися с куртуазными героями. Зато — и ото в огромной мере определяет совершенно особую прелесть романа — нарочитая фиктивность событий (переодевание в клирика, подкоп), которая послужила основанием наклеить на «Фламенку» еще один ярлык — романа сатирического — уравно