Мы все над тем шутили и смеялись, Как Абсолон и Николас сквитались. Свое сужденье каждый произнес, Но, в общем, хохотали все до слез. Один лишь Освальд, желчный мажордом, Все недовольнее смотрел кругом. Он сам, как помните, был раньше плотник И плотников хулить был не охотник. «Что ж, я б тебе мог тем же отплатить, Когда б хотел похабником прослыть. Но я уж стар и не хожу в ночное. Я сеном сыт, мечтаю о покое. Уже не веселит стакан вина, Когда проглянет плешь иль седина. Вы знаете, должно быть, мушмулу: Чуть перезрела — лишь на корм ослу Да на подстилку только и годится. Чего нам возрастом своим кичиться? Чуть перезрел — ложись, приятель, в гроб, Чуть позабылся — смерть тотчас же хлоп! А как не заплясать тут по старинке, Когда заплачут, запоют волынки? Ведь вот порей — старик упорный, ловкий: Все зелен стебель при седой головке. Хотя бывалой силы не вернуть, А хочется той силой прихвастнуть. В костре потухшем, средь золы, все тлеют Четыре угля; жгут они все злее: Ложь, хвастовство, придирчивость и скупость - Вот угли те, их раздувает глупость.