Была высоко, туго перевита Завязками нарядных башмачков Лодыжка тонкая. Для знатоков Она прелакомый была кусочек, Могла б затмить легко баронских дочек, Позора ложе с лордом разделить, Могла б она женой примерной быть Какого-нибудь йомена, который По возрасту пришелся бы ей впору. И вот, друзья, случилось как-то раз, Завел возню с ней Душка Николас (Весь день тот был супруг ее в отлучке). Сначала приложился Душка к ручке, Но дальше — больше, волю дал рукам (Умел он ублажать девиц и дам): «О, утоли любви моей томленье, Непереносны от тебя мученья!» Вздохнул и обнял клерк ее за талью; «О милая, я изойду печалью!» Но, как кобыла, что, ярмо ночуя, Брыкнет, взовьется разом, негодуя, И, отбежав, оцепенеет вдруг, Она рванулась у него из рук. «Нет, нет, тебе не дам я поцелуя. Пусти меня сейчас же! Закричу я! Прочь руки, говорю тебе, и встань!» Тут Николас свою отдернул длань, Но так умильно начал он ласкаться И убеждать, просить и извиняться, Что под конец, склонясь к его мольбам, Стенаниям, и смеху, и слезам, Она любую милость обещала, Но не сейчас. «Супруг мой, — объясняла Она при этом, — бешено ревнив, И надо, нетерпенье победив, Ждать случая, не то меня убьет, Коль ненароком вместе нас найдет!» А он в ответ: «На что школяр годится, Коль плотника надуть не изловчится?» Но все-таки на том и порешили, Что надо ждать, немного поостыли, И на прощанье снова Николас, Обняв ее за талью, много раз В уста поцеловал, потом, взяв лютню, Стал воспевать вино, любовь и плутни. Вот снова наступило воскресенье, И, получив от мужа позволенье, Пошла она, нарядна и чиста, К обедне — славить господа Христа, Ведь каждый раз, как хлопоты кончала, Она до блеска шею оттирала И в церковь шла, сияя, словно день. Стряхнув забот и огорчений тень. А там с амвона возглашал псалом Причетник молодой, Авессалом.