Свежей, чем мая ранние цветы (Ланиты с розами сравнил бы ты: Не знаю я, которые алей), Покорствуя привычке юных дней, Оделась, встав до света на востоке: Не по душе ведь маю лежебоки. Все нежные сердца тревожит май, От сна их будит и кричит: «Вставай И верно мне служи, расставшись с ленью». Эмилия, исполненная рвенья Приветить май, на луч рассвета глядя, Предстала свежей в утреннем наряде. Златые кудри, в косу сплетены, На добрый ярд свисали вдоль спины. Она по саду, чуть взошло светило, Меж распускавшихся дерев бродила. Срывая цвет, то розовый, то белый, Для головы венок плела умело И пела, словно ангел неземной. Большая башня с толстою стеной, Главнейшая темница в той твердыне (Где рыцари в плену томились ныне, О коих был и дале будет сказ), Над садом этим высилась как раз, Где весело Эмилия бродила. Над морем воссияло дня светило, И бедный узник Паламон тогда же, Как ежедневно, с разрешенья стражи, Шагал по верхней горнице темницы, Преславный город видя сквозь бойницы И садик, где под зеленью ветвей Во всей красе и свежести своей Эмилия гуляла по дорожкам. Так грустный Паламон перед окошком Своей тюрьмы шагает взад-вперед И сам с собой печально речь ведет. «Зачем рожден я?» — молвит в скорби жгучей. И вышло так, — судьба ли то иль случай? - Что сквозь литые прутья на окне, Подобные бревну по толщине, Он вдруг узрел Эмилию в саду. «Ах!» — крикнул он, качнувшись на ходу, Как бы стрелой жестокою пробитый. Проснувшийся от возгласа Арсита Спросил его: «Что у тебя болит? Твой лик смертельной бледностью облит! Как? Плачешь ты? Кто оскорбил тебя? Сноси в смиренье, господа любя, Плененья гнет мучительный: ведь он Самой Фортуной, видно, нам сужден; Сатурна ли враждебным положеньем Иль прочих звезд злосчастнейшим стеченьем Ниспослан он, — таков, как ни борись, Был вид небес, когда мы родились. Итак, терпи: вот краткий мой совет».