Средневековье — это прежде всего эпоха рыцарей. Рыцарство соединяло землю и небо. Землю — как вершина иерархии власти. Небо — как воплощение высших идеалов своего времени. Оно существовало между чёрной легендой о жестокости и невежестве Средних веков, что варится в «кипящих котлах прежних боен и смут», — и легендой золотой, в которой гремят славные битвы, возносятся к небу молитвы и шпили соборов, шествуют короли и королевы. Ведь какова бы ни была цель — опорочить прошлое или восславить — рыцарство всегда делают главным объектом проклятий или похвалы, скорее всего потому, что все интуитивно чувствуют его центральную роль в ткани минувших столетий.

Чем же было рыцарство, почему оно держалось так долго и оставило столь глубокий след? Никто не скажет точно.

Прежде всего, рыцарскую идею следует отделять от куртуазной культуры, которая несла в себе совершенно другой смысл и не распространялась на всё сословие. Мы прекрасно помним канцоны во славу Прекрасной Дамы, пышные церемонии и романтику обетов, но часто забываем, что наряду с утончёнными кавалерами и странствующими героями были и совершенно другие типы поведения: основную часть рыцарей составляли обычные служаки, больше занятые насущными проблемами, чем воздыханиями и турнирами, они же и формировали костяк армии. К чему стихи Кретьена де Труа какому-нибудь Шарлю, который за скудное королевское жалование сторожит богом забытый замок на границе Нормандии...

В качестве примера такого подхода к рыцарству, который забывает о его изначальной сути в пользу несущественных внешних форм, можно вспомнить, что говорил о значении рыцарской идеи Йохан Хёйзинга, великий учёный, чьи взгляды до сих пор являются для историков чем-то вроде догм. Обратимся к его специальной речи на эту тему, «Политическое и военное значение рыцарских идей в позднем Средневековье», в которой он справедливо критиковал приоритет социально-экономичесого подохода к рыцарству, но из одной крайности угодил в другую:

«Каким бы ни было рыцарство во времена крестовых походов, сегодня все уже согласны с тем, что в XIV или в XV веке оно представляло собой не более чем весьма наигранную попытку оживить то, что давно уже умерло, некий вид вполне сознательного и не слишком искреннего возрождения идей, утративших всякую реальную ценность».
Для Хёйзинги позднее рыцарство это лишь «воссоздание в реальной жизни идеального образа минувшей эпохи», «вечная ностальгия по не существующему более совершенству». Эта позиция вызывает вопрос: а существовало ли прежде такое совершенство? И где пролегает граница между прошлым и «наигранной попыткой его изменить»?

Хёйзинга долгое время исследовал философский смысл тяги человека к игре, и это видимо, наложило отпечаток на его восприятие истории. Слишком часто он говорит о том, что действия людей в тот период носили игровой характер. Игрой для него является и рыцарство, хотя Хёйзинга и признаёт, что «рыцарские идеи были способны оказывать реальное, и чаще всего губительное, воздействие на судьбу целых стран». То есть это игра опасная и неуместная, слепая погоня за фантазией, влекущая людей и страны на край бездны. Хёйзинга приводит массу примеров, как «рыцарственные» поступки приводили к поражению в битве, как в стремлении следовать законам чести монархи допускали явные глупости. Но это является выведением общей теории из частных поступков. Герои подобных историй вовсе не ежедневно совершали «благородные» действия, поражавшие летописцев, да и большинство рыцарей, как отмечалось выше, были далеки от подражания персонажам романов об Ожье Датчанине. Они не играли — а искали средства для жизни и выполняли долг в меру чувства ответственности. Естественно, что понимание рыцарства как игры рождает слишком много противоречий, разрешить которые никак не выходит:

«Очевидно, что политическая и военная история последних столетий Средневековья, так, как её запечатлело перо Фруассара, Монстреле, Шателлена и столь многих прочих, обнаруживает весьма мало рыцарственности и чрезвычайно много алчности, жестокости, холодной расчётливости, прекрасно осознаваемого себялюбия и дипломатической изворотливости».
А нежелание общества отказаться от рыцарства в пользу буржуазной структуры, даже когда, казалось бы, рыцарство себя изжило, Хёйзинга объясняет так:
«Все те категории, которые мы обычно применяем для понимания истории, тогда совершенно отсутствовали, и все же люди того времени, как и мы, ощущали необходимость обнаружить в ней некий порядок. Им требовалось придать форму своему политическому мышлению, и вот тут-то и явилась идея рыцарства. Стоило это придумать, и история превратилась для них во внушительное зрелище чести и добродетели, в благородную игру с назидательными и героическими правилами».

Итак, по мнению Хёйзинги, рыцарство - это, с одной стороны, игра (а в случае позднего Средневековья - обречённая на гибель ностальгия), а с другой - призма, сквозь которую люди смотрели на мир и делали его понятным для себя.
Но рыцарская идея никогда не была искусственной, и не с её помощью понимали мир, а сама она была принципом построения общества. Попытка рассматривать это явление только как игру чрезмерно удаляет от того, чем оно было для людей Средневековья, и помещает нас в лабиринт надуманных конструкций. Ведь разве игрой была, например, война Мальтийского ордена на Средиземном море? Не только в XIV-XV вв., но даже в XVI веке он посылал галеры и рыцарей против мусульман, и надо совершенно закрывать глаза на исторические факты, чтобы назвать это «наигранной и наивной попыткой оживить прошлое».

В истории слишком много таких эпизодов, в описании которых учёные грешат против истины, желая показать искусственный и бесполезный характер рыцарской идеи. Например, два государя, которых называют «рыцарями на троне» — Ричард Львиное Сердце и Карл Смелый — на самом деле вовсе не были глупы или наивны. Оба выделялись среди современников глубокой образованностью, оба были не только сильными бойцами, но и умелыми стратегами, оба широко использовали «нерыцарские» виды войск — первый арбалетчиков, второй наёмников и артиллерию.
Так что стремление определить, какие из поступков исторического персонажа совершены как игра, а какие — серьёзно, только углубляет противоречия, вместо того чтобы снять их.

Рыцарство возникло из феодальной системы вассалитета, и основной смысл его, как все прекрасно помнят, заключался в том, что получая земельный надел воин должен был за счёт доходов с него экипировать себя и слуг для несения службы по защите государства. Карл Мартелл и его предшественники комплектовали свою армию во многом за счёт общей мобилизации населения, но постепенно в Европе сложилась практика службы за землю как наиболее эффективный способ формирования тяжёлой конницы. Это была вынужденная мера, ведь в то время в обороте было слишком мало монет, и основное богатство заключалось в движимом и недвижимом имуществе.
Конечно, королям не очень нравилось отрезать куски от своих доменов, но выбора не было. Ленное владение позволяло полностью сложить с себя бремя снабжения вассала и облегчало сбор подготовленного, хорошо вооружённого войска.

Однако при этом крупные землевладельцы обнаруживали чересчур большую самостоятельность. Постепенно вассалы добивались отмены первоначальных ограничений на пользование и распоряжение своим поместьем, пожизненные бенефиции превращались в наследуемые феоды, короля стали воспринимать как «первого среди равных», а затем и вообще эта должность стала выборной, и юридически оставалась такой довольно долго, например, во Франции — до конца династии Капетингов, а в Хартии вольностей английского короля Генриха I, составленной в 1100 году говорилось: «Знайте, что я по божьему милосердию и с общего согласия баронов королевства Англии коронован в короли этого королевства».

Именно с распространением бенефициев родилось рыцарство, потому что только с этого момента рыцари осознали себя как особое сословие. Суть его не только в политическом, военном и экономическом доминировании, но в том, что это была основная корпорация средневекового общества. Ведь классическое Средневековье — это время, когда отсутствовало централизованное управление. Бюрократический аппарат ещё не был создан, и короли, вопреки сказкам «философов» Просвещения, вовсе не могли быть тиранами, поскольку их рука даже не касалась многих сфер жизни общества, которые жёстко регулируются в сегодняшнем демократическом мире — люди за всю жизнь могли ни разу не столкнуться с королевской властью и не узнать монарха в лицо (помните сказки с таким сюжетом?). Например, во Франции королевское право, общее для всей страны, охватывало очень узкую сферу: в каждой провинции действовало своё собственное право, отличавшееся и от права других провинций, и от королевского права.

В условиях подобной раздробленности человек мог выжить, только если принадлежал к какой-либо корпорации — общности на основе строгого членства. Церковники, ремесленники, студенты объединялись с коллегами для совместной защиты интересов — отсюда гильдии, цеховые правила, привязанность к альмаматер или монашескому ордену. Никто ещё не выделял индивидуального интереса и в первую очередь мыслил себя принадлежащим к какой-то социальной группе, боролся за её блага и привилегии. Без понимания этого трудно понять сознание и мотивы поведения средневекового человека.
Такой же корпорацией было и светское рыцарство. Посвящение в рыцари было торжественным и значимым моментом в жизни каждого юноши, заслужившего право на шпоры рождением или доблестью (правда, позже, с распадом феодальной системы сбора вассалов, многие землевладельцы старались не получать этот титул, чтобы не быть обязанными служить; иногда короли посвящали их в рыцари против воли).
Соблюдение внутренних норм было не игрой, а правилом, которое принимали, чтобы взамен пользоваться общими привилегиями. Эти правила в основе своей были довольно разумными и исходили из принципа взаимности. Захватив врага в плен, ты обращался с ним хорошо до получения выкупа, и потом, когда сам оказывался в сходных обстоятельствах, мог рассчитывать на аналогичное отношение. Нормы поведения на войне и при поединке были направлены не на уравнивание возможностей, как это ошибочно трактуют, а на исключение случайностей. Так, если противник случайно падал или ронял оружие, следовало дать ему подняться и подобрать меч, зато если ты намеренно его обезоружил, то имел право поступать как вздумается.

Интересно, как в насквозь религиозной средневековой Европе сформировалась эта мощная корпорация, внутренняя этика которой во многом противоречила христианству. Рыцари превыше всего ценили славу, их гордость доходила до гордыни, а воля к власти питала постоянное соперничество — но почти все считали себя верными сынами Церкви и её передним форпостом в битве со злом. Однако суть рыцарства вовсе не сводится к вышеописанным поведенческим нормам, как ошибочно считают многие историки. В конце концов, свои нормы были в каждой социальной корпорации — но кроме них, например, корпорация служителей культа выработала каноническое право, корпорация торговцев — общеевропейское торговое право. А рыцари внутри своей среды мало-помалу разработали государственное право, эффективную систему регулирования взаимоотношений субъектов власти. Главное отличие рыцарства от других корпораций состояло в том, что это была корпорация властвующая, и потому её внутренние нормы оказывали влияние на всё общество, строили его под себя, определяли порядок осуществления публичной власти. Особенно это выразилось позже, когда иерархические рамки сословий стали размываться — тогда рыцарское право постепенно распространилось и на остальную часть общества, растворилось в общей правовой системе. Так, например, Великая Хартия Вольностей, выбитая от короля Джона его мятежными баронами во благо только себе, стала в XVII веке считаться краеугольным камнем прав вообще каждого англичанина. Даже поведенческие нормы просачивались в низшие сословия: трепетное отношение бургундской знати к данному слову привело к тому, что даже бюргеры Нидерландов клялись «своей бургундской честью» при заключении договоров (это встречается даже в пьесах Шекспира).

Особенностью рыцарского права является то, что оно строилось, с одной стороны, на идеальных представлениях о том, как следует поступать, ставших неписаными законами, а, с другой стороны, на реальном соотношении сил. Поэтому в среде рыцарского сословия сформировалось особое уважительное отношение между вассалами и сюзеренами, основанное на сложной системе ограничения произвола и злоупотреблений. В этом была безусловная прогрессивность рыцарского права. Сохранившиеся свидетельства о спорах королей с их баронами показывают очень высокую степень понимания индивидуальных прав и обязанностей, отсутствие слепого повиновения, стремление решить вопросы не силой, а в соответствии с обычаями и нормами законодательства. Всё это сильно отличалось, например, от византийской политической идеи, где есть только басилевс и его холопы.

Другой особенностью рыцарства было то, что прочие сословия легко встраивались в созданную им структуру общества. Она устраивала все слои населения, и недовольство отдельных личностей в Средние века относилось к их месту в иерархии, а не к сути этой иерархии (исключением тут были лишь совсем обездоленные участники восстаний). Схема дворянство-церковники-третье сословие представлялась наиболее естественной, даже вечной. При этом в среде каждого класса существовали самые разные социальные группы со своими особыми интересами, и такое многообразие было гарантией отсутствия внутреннего напряжения средневекового общества, которое можно было бы предположить, если делить всех только на эксплуататоров и эксплуатируемых.
Крестьяне Франции никогда не видели короля, никогда не причащались его милостей, но когда собирали деньги на выкуп Иоанна II после битвы при Пуатье, простые люди старались что-то пожертвовать, потому что знали — в стране должен быть король, он их защитник, и они обязаны ему служить, таков уж порядок.

А Кромвель, став во главе государства, никогда не мог собрать налогов, потому что у него не было статуса короля, и никто не считал себя обязанным платить лорду-протектору.
Живучесть рыцарской идеи связана с тем, что она была выгодна даже неблагородным. Изначальная функция рыцаря состояла в защите людей, которые взамен пашут и сеют для него. Трансформируясь, этот принцип остался даже тогда, когда система вассальной бесплатной службы в обмен на землю рухнула (уже к 1300 году короли Европы не могли добиться сбора юридически обязанных подданных). Может быть, защита и забота о малых сих и не была стереотипом поведения каждого рыцаря, но, во всяком случае, это была провозглашаемая норма. Кроме того, феодал, проявляя заботу о зависимых людях, обеспечивал их лояльность, в то время как безучастие могло вызвать массовое бегство или неплатёж налогов — за что работать и платить, если барон не исполняет своей функции.

Поэтому, например, бургундские герцоги довольно последовательно следовали тому принципу, что государь обязан учитывать интересы своих подданных и следовать им несмотря на свои собственные цели. Нередко они откладывали свои мечтания о славе во имя насущных нужд своих подданных. С полной серьёзностью Карл Смелый подходил и к публичным аудиенциями, которые устраивал два раза в неделю, чтобы каждый мог подать государю жалобу на притеснение или просьбу о помощи.
А «Великий мартовский ордонанс» 1357 года отражает не только притязания Генеральных штатов на большее участие в управлении страной, но и заинтересованность представителей всех сословий в усилении центральной государственной власти.

В § 1043 «Кутюмов Бовези» Филиппа де Реми, сира Бомануара, написано: «Следует понимать, что король является сувереном над всеми и на основании своего права охраняет всё своё королевство, в силу чего он может создавать всякие учереждения, которые ему угодно для общей пользы».
Те исследователи, которые уже рыцарство XIV и XV веков считают отжившим, никогда не смогут определить точный момент смены одной эпохи на другую, потому что слишком спешат: в те столетия новый порядок общества и не мог возникнуть, он находился ещё в весьма зачаточном состоянии, а рыцарская идея была самой эффективной моделью построения общества. Смысл её следует видеть в том, что высшая знать обладала монополией на управление государством, она формировала истинную элиту, поскольку брала на себя ответственность за судьбу страны. Другой группы лиц, которая была бы способна на такое отношение к государству, ещё просто не было.

Рыцарство ушло не сразу, а постепенно, и никогда оно не было анахронизмом, потому что плавно изменялось, перерождаясь в аристократию. Один из главных признаков этого процесса — трансформация государственного права: когда сословная иерархия была взломана, вместо сложного переплетения прав появился простой критерий финансовых ресурсов. Благородство происхождения, степень понимания общих интересов и личные способности к управлению — всё это стремительно убавило в цене. Обычаи потеряли былое значение, а многочисленные письменные законы, пришедшие им на смену, соблюдались меньше. В конечном счёте, власть стала основываться на силе. Ведь, например, все казни особ королевской крови (Мария Стюарт, Карл I, Людовик XVI и Мария Антуанетта) с юридической точки зрения были простыми убийствами, поскольку их судьи не имели полномочий на такие приговоры — но действовали открыто, не так, как убийцы Эдуарда II. Это было самым ярким примером того, что прежняя система рухнула. Отныне прав тот, кто сильнее, и чтобы тебя не судили, надо стать победителем, безразлично какими средствами. Этого так и не понял Карл I, до самого конца не веривший, что его посмеют казнить, не имея на то никаких прав, кроме права сильного. А ведь ещё в Великой Хартии Вольностей говорилось, что хотя бароны и всё население Англии имеют право вооружённого выступления против короля в случае нарушения положений Хартии, но королю и его семье гарантируется неприкосновенность.

Власть, иерархия, право — это главное, но ещё не всё. После слов о месте рыцарства в социально-экономической структуре и политике, нельзя не вспомнить ещё одну черту, которую выделял в рыцарстве и Хёйзинга несмотря на концепцию игры: рыцарство воплощало могучее стремление к высокому идеалу, и чем более недостижимым он был, тем большего люди добивались, совершая невозможное.
Да, далеко не все рыцари жили без страха и упрёка, но не стоит за идеал и точку отсчёта брать героев книг об Амадисе Гальском, тем более, что современное представление о рыцарском романе сегодня сильно искажено и основано не на личном опыте прочтения, а на общепринятом стереотипе. На самом деле, большая часть героического эпоса отражала реальность вполне достоверно. Были там и предательство, и подлость, и смерть друзей, всё как в жизни: каждому свой Ронсеваль, у каждого свой Ганелон.
Особенность героического эпоса, в основном, заключается не в сюжете, а в общей связующей мысли, которой пронизано всё до последней строчки. Эта мысль была общепризнанной, что немало значит — общество развивается в таком направлении, какие ориентиры ставит перед собой.
Так что рыцарство заслуживает внимания и уважения хотя бы в качестве одного из тех немногих типов мировоззрения, которые превыше всего ставят не земные богатства, а нематериальные, духовные ценности, погоня за которыми поднимает человека над самим собой...

© Antoin
powergod@yandex.ru
Текст размещен с любезного разрешения автора

   
 
 
 
Историко-искусствоведческий портал "Monsalvat"
© Idea and design by Galina Rossi
created at June 2003 
 
 
Проявления "духа времени"    Боги и божественные существа   Галерея   Короли и правители  Реликвариум  Сверхестественные существа    Герои и знаменитости   Генеалогии   Обновления